|
6
Год тысяча восемьсот тридцать второй; осень. В
середине октября Пушкин возвратился в столицу из Москвы («Состоящий под
секретным надзором полиции отставной чиновник 10 кл. Александр Пушкин,
квартировавший Тверской части в гостинице «Англия» 16 числа сего месяца выехал
в С.-Петербург, за коим во время жительства его в Тверской части ничего предосудительного
не замечено», — доложил московский полицмейстер). Он занят первым томом
«Дубровского» (главный герой именуется пока Островским), ждет разрешения на
издание политической газеты («журнала»), — тот же Мордвинов и в те же дни,
когда начиналась «история со сказками» Даля, сообщил Пушкину, что представил
«образцы журнала» Бенкендорфу, а «его высокопревосходительство располагал
представить оные государю императору по возвращении своем из Ревельской
губернии. — До воспоследования же высочайшего же сему предмету разрешения,
не полагаю я благонадежным для вас приступить к каким-нибудь распоряжениям».
Пушкин и сам не полагал это для себя «благонадежным»: год начался с выговора за
напечатание без высочайшего дозволения стихотворения «Анчар, древо яда» и с
переданного через Бенкендорфа многозначительного царского подарка — Полного
собрания законов Российской империи. То ли во второй половине ноября, то ли в декабре Даль
взял книгу своих «Русских сказок», отправился к Пушкину. 1 декабря Пушкин
перебрался с Фурштатской, где снимал квартиру неподалеку от Литейной
полицейской части, в дом Жадимирского на углу Гороховой и Большой Морской. Даль
поднялся на третий этаж; слуга принял у него шинель в прихожей, пошел
докладывать. В том, как расставлена была мебель в комнатах, чувствовалось
что-то непостоянное, временное: чувствовалось, что ее часто двигали и опять
будут передвигать. Комоды, столики и ширмы еще не вросли в свои места, не
вписались в них; казалось, если переставить, будет лучше. После женитьбы, за
год с небольшим, Пушкин сменил уже четыре квартиры — Наталье Николаевне все не
нравились, и сам он (от неумения хозяйствовать, наверно) находил «большие
беспорядки в доме» и злился, что «принужден употреблять» на домашние дела
«суммы, которые в другом случае оставались бы неприкосновенными».
Даль, волнуясь, шел по комнатам, пустым и
сумрачным, — вечерело. Где-то в следующей комнате или через одну Пушкин (Пушкин)
встал из кресел и сделал шаг к двери, чтобы встретить его.
7
Попробуем воссоздать эту первую встречу — внешне хотя
бы.
Пушкин двигался легко и быстро, хотя хромал и опирался
на палку: у него сильно болела нога в ту осень, — он жаловался знакомым,
что его замучил «рюматизм», что ревматизм поразил его в ногу (он
говорил и так и этак). Пушкин усадил Даля в кресло, а сам, жалуясь на
«проклятый рюматизм», устроился на диване: сунул подушку под бок, левую ногу
поджал, правую, больную, вытянул бережно. Даль отметил неуловимо легкое, изящное
движение, которым Пушкин, садясь, откинул фалды фрака. Фрак был дневной,
серо-голубой (Даль про себя назвал его сизым), не новый. Свежая сорочка была с
широким отложным воротником, без галстука. С одеждой Пушкин обходился вольно,
однако в этом чувствовалась не небрежность, а уверенность, что все и так сидит
на нем ладно и красиво. Волосы Пушкина оказались светлее, чем представлял Даль;
и глаза поражали — большие, светлые на желтоватом и словно слегка подернутом
серой пылью лице. Пушкин сразу показался Далю очень русским — не африканцем.
Может быть, оттого, что Даль привык не только рассматривать людей, но слушать:
у Пушкина был великолепный московский говор. И слова ложились точно, одно к
одному, весомые, нужные, крепкие, — ни одного не выкинуть и лишнего не
прибавить. Даль не сразу даже заметил, что речь Пушкина не плавна, что он
прежде вдумывается в то, что хочет сказать, и как бы выбирает единственное
точное слово, — оттого говорит, пожалуй, отрывисто. Пушкин, надо полагать, первый заговорил, когда они
встретились с Далем: вряд ли Даль сумел тотчас справиться с понятным волнением
и робостью; да и пришел он к Пушкину не просто так, побеседовать, — пришел
услышать слово Пушкина о своем деле. Какая удача, что они не познакомились
раньше, что Жуковский (которого чуть ли не упрекают — как же раньше-то не
собрался их познакомить) укатил за границу, что лето Далю пришлось провести в
Кронштадте, а осенью Пушкин уезжал в Москву, — какая удача! Пока не явился
в свет «первый пяток» «Русских сказок», всякая встреча (а как она важна,
пророчески важна подчас, первая встреча!) обернуться могла мимолетным светским
«здравствуйте! — до свидания!» — великий поэт Пушкин и Владимир Иванович
Даль из военно-сухопутного госпиталя, доктор («известный»), бывалый человек
(«занятно рассказывает»), напечатал повесть в «Московском телеграфе» («Давно
ли?» — «Два года тому». — «Не помню»): не с чем было подойти к Пушкину,
тем более прийти, — дело, которое сам Даль еще не ощутил как дело жизни
своей, на пальцах не растолкуешь. Теперь на двухстах страницах, под плотным
черным переплетом, хранился образчик Далева дела; теперь к поэту Пушкину пришел
сказочник Казак Луганский.
Главный разговор и начался скорее всего с «Первого
пятка»: человек, вступивший на литературное поприще, пришел услышать мнение
старшего и признанного собрата; да и повод трудно найти удобнее, чтобы начать
разговор.
— Сказка сказкой, — говорил Пушкин,
перелистывая «Пяток первый» Казака Луганского, — а язык наш сам по себе…
В сказках «Первого пятка» он именно то увидел, что
Даль хотел показать, — образцы народных сокровищ.
— Что за роскошь, что за смысл, какой толк в
каждой поговорке нашей! Что за золото!..
Открывал книгу с начала, с конца, где придется.
Радостно посмеиваясь, перебирал вслух низанные Далем ожерелки из чудесных слов
и пословиц. Приговаривал, смеясь: «Очень хорошо»; иные отчеркивал острым и
крепким ногтем. Вдруг замолчал, захлопнул книгу, положил ее на подлокотник; откинулся
на диване, разбросав руки, — одна на подлокотнике, другая вдоль спинки.
Глядя мимо Даля, залетел куда-то мыслью.
— Однако, надо нам выучиться говорить по-русски и
не в сказке…
Даль подхватил, что-то пытался сказать о «Борисе
Годунове» и «Повестях Белкина», он еще не знал ничего об «Истории села
Горюхина», не знал, что на рабочем столе Пушкина лежит рукопись «Дубровского» —
уже появились на свет и заговорили по-своему и старый кучер Антон, и
Архип-кузнец. Пушкин изредка прерывал Даля быстрыми замечаниями: Даль всякий
раз удивлялся — именно это вертелось у него самого на уме, да не находил слов,
чтобы высказать точно.
Пушкин сказал:
— Ваше собрание не простая затея, не увлечение.
Это еще совершенно новое у нас дело. Вам можно позавидовать — у вас есть цель.
Годами копить сокровища и вдруг открыть сундуки пред изумленными современниками
и потомками!
…Шел снег. Петербургский, мокрый, шел вдоль
проспектов. Даль поднял ворот (только нос торчит), навстречу ветру понесся по
Гороховой. «Вам можно позавидовать — у вас есть цель». Каково! Искал рукавицы,
а они за поясом. Искал коня, а сам на нем сидит. Даль не заметил, как отмахал
полквартала не в ту сторону. Ну и дела! Лапти растеряли, по дворам искали: было
пять, а стало десять…
|